Каталог военной прозы (поэзии) «Расскажите о войне»

Шохина Анастасия Николаевна,главный специалист научно-исследовательского отдела ГБОУ ДПО НИРО

Посвящается моей бабушке – Шохиной Валентине Ивановне

Слабых нет на войне. Чеканит
огневой батальон свой шаг.
Слабых нет на войне. Сжигает
боль потери последний страх.
И в военные будни ничтожной
мнится мирных забот череда.
Слабых нет на войне. И все же
всех труднее во все времена
той, что дома осталась одна,
той, что сердце в молитве сжигает,
той, что тихо качает дитя,
той, что в песне тоску изливает,
той, что ждет дорого письма,
той, что слезы переплавляет
в молчаливую силу. Когда
у них сухи глаза, то страшно
от такой затвердевшей тоски.
Кто ты? Мать ли, сестра? Не важно,
раз любимые не пришли,
не доехали до победы
их стремительные поезда,
Затерялись в тумане белом
их колонны – к спине спина.
Хоть бы жив, а не тяжко ранен.
Пусть бы ранен, да не убит.
По дорогам войны печально
архаический ворон кружит.
Хоть бы пуля тебя минула,
Обошел бы смертельный залп.
Плачет девушка, что-то чует,
К запыленной ветле припав.
Плачет Анна, Екатерина,
от казенных скупых телеграмм.
И искрится их первый иней
в гладко убранных волосах.
Что ж солдатке? Впрягаться в пашню,
печь топить и растить детей,
и надеяться вздрогнуть однажды
от распахнутых настежь дверей,
от шагов – торопливых, четких.
«Вот я, жив, и домой пришел».
Не вдову-сироту, а девчонку
горячо обнимает он.
Этот сон оттого так горек,
что не сбыться ему вовек.
Стебельки – мотыльки, девчонки
скоротали одни свой век.
Коротали да выживали,
стали сильными, как кремень,
дело спорили и молчали,
заполняя нехитрый день.
Льется свет над землей спасенной.
Едут с песней победы бойцы,
а у весей освобожденных
женщин плотные встали ряды.
Эти Анны, Екатерины,
что от слабости стали сильней,
смотрят в небо с тоской любимых
и покорностью матерей.
Не исполнившись в срок, похожа
на страду в летний день их весна.
Слабых нет на войне. И все же
всех труднее во все времена
той, что дома осталась одна,
той, что сердце в молитве сжигает,
той, что тихо качает дитя,
той, что в песне тоску изливает,
той, что ждет дорого письма,
той, что слезы переплавляет
в молчаливую силу…

Тивикова Светлана Константиновна, зав. кафедрой начального образования

Мои родители, Щербинины Вера Харлампиевна (1923–1994) и Константин Афанасьевич (1922–1970), познакомились еще до войны. Всю войну мама ждала своего «сокола ясного», как она его называла. Трижды приходило ей извещение о том, что он пропал без вести.

Воевал папа в составе 46-й Армии 3-го Украинского фронта. Был автоматчиком, сапером, полковым разведчиком-наблюдателем разведывательного отдела штаба стрелкового корпуса. Закончил войну он около Праги, в местечке Гостомице, где местные жители очень рады были советским солдатам, называли их «братушками». Ко Дню Победы мой папа был старшим сержантом, командиром разведывательного отряда разведки глубокого тыла врага при разведывательном Отделе стрелкового корпуса, имел два ордена Славы второй и третьей степени, множество медалей, в том числе «За взятие Вены», «За взятие Будапешта» и т.п.

После того как папа был демобилизован, он поехал к маме в Москву. 11 ноября 1945 года они поженились в Сокольническом ЗАГСе Москвы.

В нашей семье хранятся реликвии, связанные с военными годами: папины награды, письма-треугольники, мамин портрет, который был у папы с собою на фронте, мамины дневники, папин дневник-воспоминания.

В мамином дневнике 1943 года (она училась в это время на филологическом факультете МГУ в Москве) есть такая запись: «Сегодня у меня хороший день – у меня есть 200 граммов хлеба. Надо будет поделиться с Аней. У нее ничего нет».

Фрагменты из папиного дневника, который он начал в августе 1945 года, почти сразу после окончания войны, словно возвращают нас в те далекие годы, передают свойственное именно тому времени восприятие жизни.

«22 августа 1945 г.

Сегодня эта дата будет знаменательна тем, что я наконец вздумал вспомнить и записать всю войну и мной прошедший путь за всю мою военную жизнь на фронте. Мне теперь уже не удастся воспроизвести все даты и все места, где я побывал, впечатления от войны, но все же в основном и вкратце это будет возможно. Пишу всё это для того, чтобы самому когда-нибудь вспомнить то, что сейчас запишу, что впоследствии совершенно забудется.

А иногда бывает приятно вспомнить старину, ведь не всегда бывает молодость. Хочется сюда записать и любовь, и войну, и трудности, и отдых, и смерть. Всё попробую, что только вспомню. А было много всяких и приятных, и тяжелых минут в жизни.

Итак, город Печ в чужой далекой Венгрии. Стоит он, с одной стороны окруженный горами, а с другой стороны простирается изрезанное холмами поле, кое-где на поле видны кустарники и мелкий лес. В городе Печ я уже полтора месяца, город большой, много театров, бассейн.

Живу я в казарме. От казармы 100–150 метров – кинотеатр, куда по возможности вне службы хожу в кино. Но кинофильмы бывают не на русском языке, а больше все на мадьярском, а иногда показывают французские, английские, американские, итальянские кинофильмы.

Хочу вспомнить войну, вспомнить, как меня бросила судьба в бездну войны от моих желанных мыслей и будущих надежд на жизнь и на учебу.

Вместо училища, куда меня направили кандидатом, я поехал на фронт. Сел в вагон в городе Тюмени и двинулся. Что меня дальше ожидало, нужно было только предполагать. Думал, погибну где-нибудь на войне, а все-таки больше всего мечтал о жизни, о будущем, великом будущем, о котором мечтал не один я, а весь мир, вся моя родина, каждый человек. Друзья, безусловно, были, но кратковременные.

А 24 августа я был в походе на должности помощника командира взвода автоматчиков. Здесь я впервые почувствовал войну, походную жизнь.

Фронт был прорван, наша дивизия вошла в прорыв, но в бой пока не вступала.

Здесь впервые я увидел трупы погибших при прорыве, и до сих пор первый труп и запутанная сеть окопов запечатлелись в моих глазах. А труп несколько ночей мне подряд снился или не давал спать. Был он на лицо черный, начинал на такой страшной жаре разлагаться в серой русской солдатской шинели. И когда я его увидел, то не мог долго оторвать от него глаз. И думал я: неужели и мне придется так же бесприютно лежать под открытым солнцем, под страшной жарой, распухшим, почерневшим. Что-то было страшное в моей душе. А в бою я еще до того не был.

Были страшно утомительные переходы. 40–50–60 километров в ночь, и все форсированным маршем с тяжелым пехотным грузом. Автомат, два запасных диска, патронов коробка, гранаты, вещмешок с продовольствием, скатка. Только себе представить эти трудности.

Ночью шли и спали на ходу. Идешь и спишь, удивительно хорошо так спать. И пойдешь куда-нибудь, залезешь в канаву или на столб налетишь, и тогда проснешься и поймешь свою ошибку. Возвращаешься в строй, и снова прежний сон. Забавно. Однако это строгая правда.

Тут при походах я испытал две довольно опасные бомбежки. Первый раз шли днем. Подходили к одной деревушке, которая вся пылала в огне, немцы при уходе зажгли ее. Но туда вступили наши войска, но мало, а подходили главные, но в деревню не вошли. При виде немецкой авиации все сразу залегли в рожь сбоку дороги или в канаву. Всякое движение было запрещено приказом командира. Деревня от нас была 100–150 метров. И вот впервые в настоящей жизни «мессер» с огромной высоты летит на меня. Мне кажется, он увидел меня и несется с предельной скоростью. И услышал уже я, но не видел свист бомбы, сам прижался к земле. Раздался страшный взрыв, который потом мне всегда вспоминался, когда я видел самолеты, чьи бы они ни были.

Через день я получил вторую закалку в бомбежке. Вот обстановка: вышла вся дивизия в ровное, чистое поле, и вдруг гул самолетов в небе. Послышалась команда «Воздух!» Все бросились в канавы и борозды. А вдали на большой высоте показались 24 тяжелых бомбардировщика. И так они красиво шли, что только полюбоваться: ровно, медленно, по три самолета. А как потом красиво летели вниз бомбы и маленькие, и большие, перегоняя друг друга, а какой раздирающий звук летящих бомб, душу раздирает, а взрывы, да что о них говорить, когда я уже взрывы эти испытывал. И как легко в пространстве и на земле, смешавшись все в кучу, летела земля, куски человеческого мяса, обозы, кони. Это был громкий ужас среди человечества. Зачем эта страшная война? Зачем нужно пролить реки человеческой крови? Неужели у человека, сидящего на огромных крыльях самолета, нет человеческого сердца, который с такой легкостью опускает бомбы на людей, которые желали жизни, свободы, любви, человечества. Неужели нет жалости к человеку, я уже не говорю – любви.

Вот это уже была настоящая закалка. Товарищ, лежавший рядом со мной в борозде, был тяжело ранен, поле от мелких и больших бомб было черное и пятнистое. Рожь и та не выдержала ужаса, умерла. А самолеты снова ушли восвояси обратно, видно, довольные успехами бомбежки, и ушли все целые. Сотни страшных бомбежек я испытал впоследствии, но мне эта казалась всегда самой страшной.

25 августа 1945 года

Продолжаю описывать свои воспоминания о войне. Задаюсь иногда странным вопросом: почему я не погиб в войне, почему я остался жив, а ведь так легко можно найти себе смерть, но я ее старался избежать. Думал, что оценят меня как честного человека для родины, как честного друга для любимой. Я часто о ней думал, и поэтому только берег себя от смерти, иначе бы меня не было.

Однако вернусь снова к войне и мыслям о войне или отдельных событиях, которые (т.е. и мысли, и события) в войне мелки. Однако это жизнь моя, которую я переживал.

Мой первый бой. Мое боевое крещение я получил так.

Ясный, жаркий день. Солнце нещадно палит, с нас всех пот льется градом. Получили команду: «Рота, стройся повзводно!», выстроились. Ровное поле, хоть шаром покати. И видно его, сколько глаз хватает видеть. И мы развернулись, и развернулась вся моя дивизия, и все шли цепью. Было тихо, спокойно, нигде ни выстрела, а мы шли наизготовку. Противника видно не было. Шел я в этот бой с ощущением, что меня могут убить, но нисколько не боялся, а интересовался, что же будет дальше, как же выйдет бой. И я шел впереди своего взвода, куда-то торопился, чего-то хотел, а главное, интересовался я первым боем, чем же он для меня и для всех кончится. И вот мы шли долго, осталось до села 800 метров, не больше, как вдруг раздался взрыв. Это были минометы немцев. Но люди шли, хотя мины ложились рядом. Мы же шли пока беспрепятственно, никем не обстреливались. Как вдруг почти рядом раздалась частая автоматная очередь. Это был немецкий пулемет. И видел я ясно, как впереди меня в землю втыкались пули и поднимали легкую пыль. Но мы шли. Уже теперь был не один пулемет, а много. Потом уже я не видел, куда ложились пули. Только слышал певучий звук пуль над головой. Уже никто рядом со мной не бежал, а я все бежал. Оглянулся и увидел, что все залегли метров 70–80 сзади. Тогда и я лег. Это было часов в 5 вечера. И так мы на местах окопались и лежали до темноты. Я еще не сделал ни одного выстрела из своего автомата. Обидно было, что таскал автомат и не стрелял.

Уже было около 12 часов ночи, и мы получили приказ сблизиться с противником. Зажженные скирды драгоценного хлеба горели, но уже не так страшно горели, как днем. Сблизившись с противником, я получил приказ послать добровольцев уничтожить пулемет, но их я не нашел, я пошел сам с одним бойцом. Подполз я близко и слышал их шепот, даже в окопе видно их было. И тут у меня мелькнула мысль бросить противотанковую гранату. Я ее бросил немедленно. Раздался страшный взрыв, и я один вбежал к пулемету.

Схватив пулемет весь исковерканный и оставив три трупа на месте, я исчез из их окопов и вернулся к своим.

Забыл одну деталь. Когда я подползал к пулеметчикам, они бросили ракету, которая упала мне на голову, и пилотка моя загорелась, а также загорелись мои волосы, но я их затушил и не подал никакого вида противнику, казался мертвым, и они меня не заметили. Пилотка все-таки сгорела. Очень жаль ее было.

После этого моего действия я доложил командиру взвода. Сразу все пошли в наступление. Противник не оказывал сопротивления, но мы шли вперед и не давали никакой передышки в своей стрельбе. Перед нами была сплошная завеса огня. Это было для меня удивительно, ведь это был мой первый бой. Я стрелял из своего автомата и чему-то радовался. Забежали в село. Там немцев не было. А мы стреляли и бросали гранаты. Я даже бросил две гранаты в подозрительный для меня дом, где было тихо и темно.

Так кончился мой поход, мой первый бой. И снова начались страшные походы, утомительные: при жаре, по открытым полям, ровным, как скатерть. И долго я шел. Проходил немало сёл, которые у меня в памяти не сохранились, и восстановить невозможно совершенно. Одно прекрасно помню, что за одной рекой мы прошли километров 5, где нас все время бомбили немецкие самолеты, вырыли себе окопы в поле, где нет ни воды, ничего на свете. И подвезти было невозможно. И я со своим взводом сидел, утомленный жаждой. Теперь я уже был командиром взвода, а старшего лейтенанта убили во время ночного наступления. Люди были утомлены и изнывали под жарой. Так мы сидели 2 дня во втором эшелоне.

7 сентября 1945 г.

Этот месяц, в котором я сейчас живу, всегда в моей жизни был знаменателен, я в нем начинал учебу. В этом же году он знаменателен и тем, что война во всем мире окончена, и теперь уже не предвидится в скором новой войны. А ведь говорят в народе: «С чем черт не шутит». Так может быть и здесь. 2 сентября была подписана капитуляция Японии. Этой дате, этой победе рад весь мир – каждый любящий мир человек. И я радуюсь от всей души. Но это сегодня, а что было раньше, хочется вспомнить, хотя и много с тех пор воды утекло, и людей и чувств забылось.

Мой второй бой. В 2 часа ночи мы вышли из своих страшных окопов, но еще страшнее было идти во второй бой.

Был уже яркий восход солнца. Дело шло к бою. И на поле, где нет ни кустика, ни травки, на нас налетела немецкая авиация и начала нас с расстановочкой бомбить и обстреливать. И так низко летали самолеты, что до земли чуть колесами не доставали. Люди метались по полю в панике, не зная, что делать. Но я, сообразив громадную опасность, залег со взводом в борозду пашни и приказал немедленно окопаться, что нас и спасло. Из взвода никто не вышел из строя. А самолеты так все безнаказанно ушли. Ни один из них не погиб.

И вот так произошло второе мое боевое крещение, уже более страшное, более серьезное. Ведь в первом бою я был цел и невредим, только меня удивило, что скатка шинели, которая все время была на мне, была пробита в 6 (шести) местах. А она была на мне через плечо. Вот это меня удивило страшно.

И подумал я, что во второй раз уже пулеметчик наверняка не ошибется. Но все время они для меня ошибались. Почему так, неужели меня любовь хранила от пули? Или просто плохо целился немец, или мать сотни поклонов Богу давала за мою жизнь? Но как бы то ни было, все-таки я остался жив и нигде не ранен. Удивляюсь очень».

Корягина Раиса Михайловна, главный специалист отдела обеспечения регионального отраслевого сервера ГБОУ ДПО НИРО

…Вслед за врагом пять дней за пядью пядь Мы по пятам на Запад шли опять. На пятый день под яростным огнем Упал товарищ, к Западу лицом… (К. Симонов, 1941)

В моей семье помнят всех, кто участвовал в войне 1941-1945 гг. Из Ставропольского края ушли на фронт: Георгий Ильич Серкин, Иван Ильич Серкин, Василий Иванович Серкин, Раиса Илларионовна Белан (Литвиненко), Вера Илларионовна Трофимова (Литвиненко), Трофимов Евгений Константинович, Иван Михайлович Белан; из Нижегородской области Антонов Яков Антонович. Один из моих героев-прадедов не вернулся с поля боя...

В 90-е годы стало модно быть аристократом в n-ном поколении, и я стала узнавать о своих корнях много интересного. В частности, что я – потомственная казачка, что мой прадед Георгий Ильич вместе со своим братом Иваном были выселены и раскулачены. В связи с этим активным поиском пропавшего без вести Василия Серкина никто не занимался.

Из воспоминаний моей бабушки Раисы Георгиевны Серкиной мне известно, что на момент призыва Василию было 18 лет. По направлению обкома комсомола он был направлен в пехотную школу г. Грозного, в которой готовили лейтенантов. Пехотная школа к тому времени работала уже 21 год и базировалась под эгидой 82-го полка. Спустя какое-то время в Ростов приехал освободившийся из заключения маршал Рокоссовский, он отбирал для формирования дивизии средний комсостав из тех, кто отлично учился в пехотной школе. По рассказам моей бабушки я полагаю, что за отличную учебу, прекрасные результаты на военных учениях Василий попал в отбор и 18 августа 1941 года был призван в состав действующей армии. Солдатом он пополнил ряды 467-го корпусного артиллерийского полка Западного фронта.

В 2009 году вплотную занявшись составлением древа своего рода, мы с мамой столкнулись с тем, что безвестно пропавшего родственника не так просто найти в сохранившихся исторических документах. Мы посетили Ставропольскую краевую библиотеку им. М.Ю. Лермонтова, просмотрели Книги памяти. В них наш предок Василий Серкин числился пропавшим без вести. Моя мама сделала запрос в Ставропольский краевой архив, откуда пришел аналогичный ответ: пропал без вести. Следующим шагом было обращение в Военный комиссариат Ставропольского края. Благодаря упорной работе моей мамы и десятков запросов по разным ведомствам, включая ОБД Мемориал, в конце декабря 2011 года нам позвонили из краевого военкомата с просьбой прийти. На имя мамы пришло ответное письмо из Центрального архива Министерства обороны РФ, в котором говорилось следующее: гв. лейтенант Серкин Василий Иванович, 1923 года рождения, уроженец Ставропольского края, ст. Александрийская, командир взвода управления 467 гв. Армейского минометного полка, умер от ран 21 марта 1944 года и похоронен в г. Глыбки Каменец-Подольской области Западной Украины. Также нам удалось узнать, что в могиле Василий лежит один, и захоронение находится на территории одной из школ города. За могилой ухаживают учащиеся школы. Мы узнали, что до госпиталя Василий был доставлен еще живым 17 марта 1944 года.

Мы теперь точно можем быть уверены, что наш герой Василий принял последний бой в рамках Проскуровско-Черновицкой наступательной операции в районе Каменец-Подольска между войсками 1-го и 2-го Украинского фронтов, и 1-й танковой армией вермахта в Западной части Украины, в народе операцию по освобождению города называли «Каменец-Подольский котёл». До полного освобождения города славный защитник страны, которым я горжусь, Василий, не дожил пяти дней…

В этом году в очередной раз я пройду в Бессмертном полке с фотографией деда!

Никто не забыт, ничто не забыто! Слава героям!

На фото:
Раиса Илларионовна Белан (Литвиненко) (нижний ряд справа), Вера Илларионовна Трофимова (Литвиненко) (нижний ряд слева), Иван Михайлович Белан (верхний ряд справа), Трофимов Евгений Алексеевич (верхний ряд слева) с матерью (нижний ряд в центре)

Шохина Анастасия Николаевна, главный специалист научно-исследовательского отдела ГБОУ ДПО НИРО

Воспоминания моей бабушки

Война, несомненно, оставила свой след в каждой семье. На фронт уходили отцы, мужья, братья. Гибли, попадали без вести, получали ранения. Но все же те, кто находился на оккупированной немцами территории, выстрадали больше. Они испытали на себе все зверства фашистов, которые терзали и убивали близких у них на глазах, были сожжены дома и целые деревни.

Рассказы моей бабушки Валентины Ивановны Шохиной (Машуровой) о войне я помню с детства. Мы, внуки, узнавали о брянских партизанах, которые подрывали немецкие железнодорожные составы; о подвигах простых тружеников в тылу, о необычайной силе женщин, оставшихся без какой-либо опоры, с сожженными домами и голодающими детьми. Как прожектором, высвечиваются какие-то фрагменты этой документальной киноленты бабушкиной памяти. Вот она, десятилетняя девочка, выполняет небольшую спецоперацию, помогая партизанам, – в условленное время кладет записку с расписанием движения поезда в расщелину между бревнами колодца, вот идет по лесу с сумой – а в ней мясо – и ее тут же окружают волки, которых во время войны «расплодилось видимо невидимо». Вот немец, безжалостно избивающий шомполом русского солдата, и вот – это уже конец войны – целая группа оборванных, голодных «фрицев» по краям дороги, стоящих на коленях, протягивающих каски, чтобы идущие из леса деревенские ребятишки отсыпали им хоть немного ягод.

И как-то с детства мы, внуки, усвоили, что война – это самое страшное, противоестественное. В ней трудно найти правых и виноватых, в ней обесценивается человеческая жизнь и сводится на нет человеческое достоинство. «Только бы не было войны, а все остальное мы переживем», – произносит бабушка свой традиционный тост почти на каждом семейном торжестве. И каждый раз 9 мая мы, наученные это правдой, с особой гордостью стояли в почетном карауле, как все старшеклассники, в местном Парке Победы. И недаром 9 мая для нас всех – любимый праздник. И не только потому, что в этот общий подвиг вложила свои две лепты бабушка, но и потому, что каждый свидетель и участник тех страшных событий так или иначе вложил всю силу духа в дело нашей общей Победы.

Ретроспектива

«Детство, обожженное войной». Это выражение стало расхожим и немного затерлось. Но у бабушки, которой на момент начала войны исполнилось всего десять лет, детство было именно таким. Сейчас трудно представить, как в одночасье может нарушиться мирная жизнь.

Самый обычный день. Деревня Шемякино Брянской области. Деревенские девочки ушли в лес по ягоды – самой младшей четыре года, старшей – двенадцать. Сестер четверо: Рая, Лида, Тамара и Валентина. Они живут в большом доме с любящими родителями – Иваном Пахомовичем и Анастасией Григорьевной Машуровыми. К отцу – а он работал в «Леспромхозе» – односельчане часто обращались за советом, потому и его девочек прозвали «советовы дочки». Мать умела испечь в печи такой вкусный хлеб, что соседки дивились. Недалеко от Шемякино проходила железная дорога, поэтому временами можно было слышать гул проходящих поездов.
Но вернемся в тот самый день, когда сестры идут из леса домой. Их не было в деревне всего несколько часов, но как все переменилось!

– Мы возвращаемся в деревню, а там все плачут, женщины голосят, по улицам бегают мальчишки с криками «война!». И как будто даже солнце скрылось, стало хмуро, пасмурно, – вспоминает бабушка.

Через несколько дней на фронт забрали всех мужчин. Валю в последний раз высоко поднял дядя. Уезжали с бодрым настроем, даже с песнями под гармонь.

Пепелище

– А потом нас заняли немцы. Приехали на танках, мотоциклах. И получалось так: днем у нас немцы, а ночью, после боя приходят партизаны. И партизаны оказывают им сопротивление. Так и не удавалось немцам занять нашу деревушку, – вспоминает бабушка.

В доме Машуровых – Ивана и Анастасии – всегда старались помочь солдатам. О них заботились как о родных, лечили. Когда немцы стали ходить по домам и искать раненых, мать и девочки пытались отстоять двух раненых, заверяя, что это их родные. Но немцы не поверили им, грубо оттолкнули «защитниц», а солдат забрали. Одного из них потом расстреляли, а другого отправили в Германию. А еще немцы вывели со двора весь скот. Поросенка тут же закололи. Вынесли из дома и все продукты – хлеб, сало, яйца.

Семья Машуровых продолжала помогать нашим солдатам. Отец уходил в лес, а мать по-прежнему пекла хлеб, который передавали партизанам. С печки Валентина видела, как мама убирает «в узелок» только что испеченную краюху. Поскольку было голодно, девочке очень хотелось развязать узелок и отломить хоть небольшой кусочек. Но как бы ни была она голодна, ни разу этого не сделала.

Когда немцы окончательно убедились в том, что местные помогают партизанам, вся их ярость обрушилась на эту маленькую деревеньку.

Шесть немецких самолетов пролетело над Шемякино, сбросив фугасные бомбы чуть ли не в каждую трубу. Все село моментально вспыхнуло, поскольку крыши были соломенные. Те дома, которые уцелели, немцы поджигали факелами. Рокот самолетов и взрыв бомб заглушали людские крики – от боли, от страха, от потери близких. Растерянные люди, истекая кровью, бежали к реке – единственному безопасному месту. У кого-то оторвало руку, у кого-то ногу, кто-то бежал, придерживая руками собственные внутренности. Вода в реке багровела.

В это время родители сестер находились у партизан, поэтому ужас фашистского налета девочки пережили в одиночку, спрятавшись в лесу. Когда бомбежка закончились и все утихло, растерянные девочки вернулись к тому месту, где еще утром стоял их дом. Теперь взору предстало пепелище.

Юная узница

– Рассказать, как я попала в концлагерь, в тюрьму эту немецкую? Это самое тяжелое воспоминание, – свидетельствует бабушка.

После того страшного дня, когда деревню спалили, девочек взяла к себе домой тетка из соседнего села, у которой была своя скорбь: погибла единственная дочка. Родители были в лесу, у партизан, и пройти к детям через немецкие кордоны не могли. Вскоре фашисты стали ходить по деревням и искать детей партизан, вырезая целые семьи. Опасаясь за жизнь сестер, их раскидали по окрестным селам. Моя бабушка попала в Холмеч.

– Однажды через Холмеч вели большую группу пленных. Мы вышли на улицу, пытались передать им что-то из еды. И вдруг смотрю: мама!!!

Валя из толпы бросилась к колонне пленных. Все ахнули, потому что сопровождающий их немец взвел курок и направил на девочку автомат. «Это не моя дочь», – пыталась оттолкнуть от себя ребенка женщина. Но девочка, не понимавшая, почему мама не хочет ее узнавать, крепко уцепилась за мамин подол. Немец не выстрелил. Что-то дрогнуло в его сердце. А девочка, как будто прилипла к матери. Так и шли они вдвоем долго-долго, в неизвестность…

Тюрьму немцы организовали из бывшей конюшни. В камере находилось около двадцати человек. На цементном полу – солома, где вповалку спали заключенные. В сутки выдавали 50-граммовый кусочек хлеба, нехитрую похлебку и ведро воды на всех в камере. Все окно было сплошь заложено

кирпичом, свет проникал через крохотное отверстие – форточку на самом верху. Но самым ужасным было не это. Фашисты ежедневно устраивали показные истязания и казни.

– Бывало, вешают кого, а нас выгоняют смотреть, – вспоминает бабушка, – и все под немецкую музыку. Тут казнят человека, а немцы ходят туда-сюда, своими делами занимаются как ни в чем не бывало.

Все это становилось жуткой повседневностью. С особенной жестокостью расправлялись с теми, кто помогал партизанам, – чтобы другим неповадно было.

– Сколько они тогда молодых девчонок наших деревенских расстреляли за помощь партизанам! – вспоминает бабушка, – а многих я помню – и Аню Аничкину, и Машу Рябцеву. На допрос обычно брали по ночам, жестоко били. А однажды ночью после допроса их ведут, а они нам в дверь стучат и кричат: «Прощайте! Нас на расстрел ведут! Простите за все, прощайте!» А мы сидим тихо, тишина гробовая, даже ответить не можем. В это время наблюдают за нами немцы: кто себя чем выдаст, может, кто им родня.

С каждым разом в камере становилось на одного человека меньше. Как только темнело, лязгал засов и за кем-то из узников приходили, уводили на допрос или расстрел. Валентина и ее мать жили в постоянном страхе. Вскоре на допрос стали брать и Валю. Ее не трогали, но при ней несколько раз жестоко избивали шомполами мать.

Однажды – это было в начале весны – Валю и еще одну девочку ее возраста немцы выпустили из камеры на улицу подышать воздухом. Вдруг ей показалось, будто ее окликнул по имени отец. В самом деле – отец! На телеге, в грязной фуфайке и лаптях, осунувшийся и измученный. Она бросилась к нему, заливаясь слезами.

– Меня ведь, дочка, сегодня расстреляют, – сказал он и крепко поцеловал девочку.

Валя бросилась в камеру к матери. Проститься с мужем женщину не выпустили, как она не умоляла. Отца же вскоре на этой самой телеге и увезли. Он думал, что его расстреляют, однако немцы по обыкновению устроили показную казнь через повешение. На глазах у односельчан. По их свидетельствам, на грудь ему прикрепили табличку с надписью «за связь с партизанами».
Уже в конце войны его тело, которое было просто брошено в канаву вместе с другими казненными, найдут и опознают только по нательному кресту. И опознает его жена, которой так и не дали проститься с ним в тот день.

Лесной дом

Валя с матерью пробыли в немецкой тюрьме без малого девять месяцев. В одну из ночей лязгнул засов, дверь открылась, и их попросили на выход. Мать тут же начала просить у всех прощения, плакать, зная, что они уже не вернутся. Так и случилось.

Неожиданно солдат, который их сопровождал, заговорил по-русски, отвел в сторонку, дал кое-какую теплую одежду и самое главное – смотанный в клубок шнурок, конец которого дымился. Сказал: «Берегите этот огонек, если он погаснет – вы погибнете». Затем он провел их сквозь все немецкие посты к опушке леса. «Теперь бегите в лес!» – приказал он, а сам дважды выстрелил в воздух.

– И мы с матерью что было сил побежали, – вспоминает бабушка.

Валя путалась в мужицкой фуфайке, что дал ей солдат. Явно велика была и обувь. Но все это было неважно. Одежда согревала и защищала от холода. Несмотря на то что начался апрель, было еще довольно прохладно.

В лесу от тлеющего шнура получилось разжечь костер и для него сразу соорудили шалаш из веток, чтобы замаскировать от немецких самолетов. Второй шалаш соорудили для себя. Обходиться без посуды было сложно – ни чашки, ни ложки, ни котелка. Даже воды из ручья зачерпнуть было нечем. К шалашу пробирались осторожно, не протаптывая тропок.

Чтобы не умереть с голоду, на свой страх и риск Валя с матерью делали вылазки в поле, где можно было откопать в земле несколько картошин. Нередко во время таких вылазок они попадали под обстрел. Вскоре мать отыскала всех своих детей, разбросанных по разным деревням. К Валентине присоединились Рая, Лида и Тамара.

– В буквальном смысле негде было нам головы преклонить. Лес стал единственным безопасным местом.

Лес был полон грибов, ягод, орехов и разных лекарственных трав. Из крапивы и лебеды удавалось варить подобие супа. В лесу по-прежнему пели соловьи, благоухали цветы, и все говорило о жизни. В нем можно было спрятаться от безумия «большой земли», где без конца шли ожесточенные бои, и счет убитым велся на сотни и тысячи.

Однажды заболела самая младшая из сестер – Лида, ей тогда было не больше трех лет. Она лежала в горячке и просила воды. Воды не было. Не помня себя, девочка закричала: «Немцы! Идите маму мою убейте! Она мне попить не дает!»

Мать сняла с ног калоши и велела сестрам бежать на родник за водой, а путь был неблизкий – около шести километров. Девочки прибежали к ручью, вымыли калоши и набрали воды. А на обратном пути – о чудо! – на обочине дороги увидели настоящую детскую колясочку с ватным одеялом. «Прям как будто для Лиды!» – обрадовались сестренки.

– Когда мы напоили Лиду водичкой, завернули в это ватное одеялко, она уснула и проспала сутки! А когда проснулась, жар у нее прошел.

Девочка попросила есть. Когда ей очистили картошину и кое-как растолкли с орехами наподобие пюре, она сказала: «Ой, мама, до чего же картошка сладкая!»

Однажды Валентина с мамой сделали вылазку в деревню, в одном из опустевших домов нашли котелок, кружку и ложки. Когда пробирались обратно по полю, попали под обстрел. Тогда шальная пуля пробила ложку на поясе ребенка. Так бабушка осталась жива уже в третий раз.

– Берег нас Господь. Даже не знаю, как мы выжили! – вспоминает она.

Нелегкие послевоенные

– 1946 и 1947 – это самые голодные были годы, – вспоминает бабушка, – как только стали выходить люди из своих погребов и землянок – начались болезни. И снова нас лес выручил. Мешок сушеных ягод можно было, например, на соль обменять. А тогда как раз началась цинга, соль очень нужна была.

Еще долго люди вздрагивали от пушечных залпов, хотя то уже были не немецкие пулеметы, а наши «катюши». Почти всех мужчин убили, в деревнях оставались женщины, дети и немощные старики. На хрупкие женские плечи была взвалена поистине непосильная работа. Валя, Рая, Лида Тамара и их мать – как умели, сооружали себе новое жилище. Носили на своих плечах из леса бревна, обмазывали их глиной. Работы было много, и она была тяжелой. Огород, хозяйство, восстановление дома – обо всем должны были позаботиться сами. Мать умерла после окончания войны: после побоев в немецкой тюрьме она была обречена. Из всех четырех сестер выжила только Валентина. Здоровье старшей подорвала непосильная работа – после гибели родителей стала кормилицей семьи. Младших, по всей видимости, сгубило ужасное питание – они почти не видели молока, «одна лебеда да крапива».

Возвращение на Родину

Мама не снилась бабушке уже много лет и вдруг той зимой неожиданно приснилась. С этого момента бабушку стало тяготить чувство какого-то невыполненного перед родителями долга. Она стала упрашивать родных отвести ее на Брянщину, на родину.

Этим летом она, наконец, побывала в своем Шемякино, постояла у оврага, заросшего бурьяном, – тут некогда был ее дом. Сорвала веточку сирени на память (она и сейчас хранится у нее). И самое главное, ради чего рвалась сюда ее душа, – она поставила памятник своим родителям – Ивану и Анастасии.

На этом памятнике – печальный ангел со светильником и надпись: «Вспоминать тяжело. Забыть невозможно».

Шохина Валентина Ивановна